С. БОДРОВ

Молодая   лаборантка     жила   напротив учреждения, в котором  работала. Случайное совпадение.
—  Мама, мама!—закричал второклассник Смирнов, возвращаясь из школы.
—  Чего тебе?—высунулся  из окна начальник   отдела   Антоновкин.
—  Мама  где?—спросил мальчик.
—  Какая   мама?
—  Моя.
—  У тебя мама здесь работает?
—  Работает.
—  Как   фамилия?
—  Смирнова,—ответил    второклассник Смирнов.
—  Нет  ее, — сказал     начальник   отдела.—На   совещание   ушла.
—  А есть мне что?—спросил ребенок.
—  Суп  разогрей,  котлеты   достань  из холодильника,— неуверенно    сказал   Антоновкин.— Холодильник  есть?
—  Есть,—сказал мальчик и пошел домой.
Антоновкин    углубился  в  научный  отчет   о   работе   отдела.
Зазвонил   телефон.
—  Мама где? — спросил Смирнов.
—  Опыты  ставит, — ответил   Антоновкин.
—  Что     такое     патиссоны? — спросил мальчик.
—  А сам не знаешь?—удивился Антоновкин. — Патиссоны — это     однолетнее овощное    растение    семейства    тыквенных. В пищу идут незрелые плоды...
Через десять минут начальник отдела достал из стола бинокль и посмотрел в окно.
—  Занимается,— засмеялся   он.— Дети сейчас   развитые!
Антоновкин положил бинокль на место и задумался.
—  Смирнов  на дереве  висит,— сказал кто-то   из   сотрудников.
Начальник отдела бросился к окну.
—  Слезь с дерева, паршивец!— закричал   он.— Слезь,   кому   говорят!
Второклассник Смирнов нехотя спустился на землю.
—  И  на дорогу    не    бегай,— добавил Антоновкин, — под     машину     попадешь.
—  Что  вы  волнуетесь?—сказал  кто-то из сотрудников.— Дети сейчас развитые.
—  Не могу,— вздохнул  Антоновкин,— внуков  вспоминаю,  которые    в  Воронеже...
Рабочий день шел к концу, когда начальник отдела побледнел.
—  Дым   идет,— шепнул    он,   хватаясь за   сердце..
—  Что   вы   волнуетесь?— спросил  кто-то   из   сотрудников.
—  Вызовите пожарных, — сказал Антоновкин.
Кто-то из сотрудников подошел к окну.
—   Мальчик! —   крикнул   сотрудник.— Мальчик!
Мальчик   вышел   на   балкон.
—  Выключи    чайник, — попросил  сотрудник.— Начальника   до инфаркта   доведешь.
Отдел лихорадило. Смирнову вызвали на собрание.
—  Больше так продолжаться    не может, — сказал кто-то из сотрудников.
—  Пусть       Антоновкин       выступит, — предложили   в   зале.
Начальник отдела    вышел на трибуну.
—  Патиссоны, — понурив   голову,   сказал  он, — это однолетнее    овощное  растение    семейства    тыквенных.    В пищу идут   незрелые   плоды...
—  Волнуется! — зашумели     в   зале.— Внуков вспоминает, которые в Воронеже!
Постановили: лаборантке Смирновой, матери второклассника Смирнова, предоставить домик и срубы бани в другом районе.
Сейчас отдел работает нормально, слышны веселые голоса сотрудников...

Человек выдирал у страуса перья, а бедная птица плакала и жаловалась на судьбу: операция была, конечно, болезненной. Наконец, не выдержав больше этих стонов и причитаний, человек решил поговорить со страусом: вдруг беседа немного развлечет и успокоит страуса?
—  Послушай-ка,  страус, ты  когда-нибудь  в  своей  жизни  ощипывал людей?
—  Никогда,— ответила птица.— Ведь  у людей  нет перьев.
—  Это,    конечно,    верно,— пробормотал    человек.— Но    представь себе, что человек был бы пернатым, ну, как ты, например. Уж ты бы его пощипал, а?
—  Да уж,  конечно  бы,  пощипал.  И  не одного,  а  многих.   Человеческие  перья   были   бы    предметом    роскоши,    и   довольно    дорогим. Они сгодились  бы  для  вееров  и  шляп  и  порадовали   самых   капризных модниц.
—  А    ты   бы   разбогател,    ощипывая    людей    и    изготовляя    веера и шляпки для модниц, а? Или легче делать бинарные опционы без вложений?
—  Миллионером     стал     бы! — весело     откликнулся       страус.— Со своим  клювом  я  скоро  превратился  бы  в   крупнейшего  ощипывателя людей  в  мире.  Я  стал  бы  королем человеческих  перьев...
—  Проводил бы дни,  ощипывая  людей,  а  ночи — изготовляя  веера и шляпки, не так ли?
—  Дни   и   ночи,  дни   и   ночи,— повторил,  улыбаясь,   страус.
—  Ну так вот,— резюмировал  человек,— ты же сам  сказал,  что  у людей  нет перьев,  поэтому мне  и  приходится  целыми  днями  ощипывать страусов, а ночи напролет делать веера да шляпки. Поворачивайся-ка другим боком!..
(«Паскин».   Бразилия).

Б. РЯБИКИН
Главный врач пригласил молодого участкового врача Автобусову в кабинет.
—  Присаживайтесь,    Зоя   Васильевна... Я слышала вы прошли дистанционное обучение пгс http://www.gasis.su/dopobrazovanie/30-promyshlennoe-i-grazhdanskoe-stroitelstvo.html. Как работается?  Есть ли трудности?
—  Ничего,    спасибо,    Петр    Петрович.  Стараюсь.
—  Это хорошо.  Только знаете  что, коллега...   Нет,  с   диагнозами,   с    рецептами у вас все в порядке. А есть жалобы   с   участка.   Люди   хотят   не только    порошков    и   пилюль.   Слово человеческое   нужно,    участие.  А  вы сухо   так—пришли,  выслушали,  прописали,  ушли.  Понятно?
—  Понятно,     Петр    Петрович,    Исправлюсь.
Когда главный врач вернулся из отпуска, его встретил председатель месткома.
—  Просто   неудобно   получается    с этой Автобусовой. Приходит по вызову, и начинаются тары-бары. Чай  пьет с больными,  кинофильмы  обсуждает. Куда это годится?
—  М-да.,,    А    вы    переговорите    с ней. Повлияйте, так сказать, по профсоюзной   линии.
Разговор с председателем месткома был недолгим.
—  Учту.     Буду    перестраиваться,— обещала  Зоя  Васильевна.
Через месяц в кабинет главного грача пришел некто Порфирий Во-дянкин. Крепко сжимая в руке палку с набалдашником, он сурово посмотрел на склянку со спиртом, откашлялся.
—  Я состою при вашей поликлинике   уже  сорок  девятый   год,   а   таких безобразнее не видывал. Разве Авто-бусова — это врач? Сунет рецептик — и до свидания.
Когда Водянкин ушел, Петр Петрович вызвал Автобусову и строго спросил:
—  Что у  вас   там    с   Водянкиным?
—  Ничего,   Петр  Петрович.   Просто он попросил меня лекарство заказать и принести ему. А  мне  некогда было...
—  Эх, Зоя Васильевна, Зоя Васильевна!   Неужели   трудно-   позаботиться о   старине?  Вы  же   совсем    молодая, А он грозил жалобу  накатать  в  рай-здрав.   Видите,  до   чего  может  дело дойти?
—  Ясно,    Петр     Петрович.    Обязательно перестроюсь. Не подведу!
Через неделю на общем собрании главный врач, нахмурившись, взял в руки листок, вырванный из ученической тетради.
—  К нам поступило письмо.   Серьезный   сигнал,  товарищи.   Врач   Авто-бусова в рабочее время ходит по магазинам,    покупает   там   диетические продукты.   Мало   того,  однажды  она использовала  служебную  санитарную машину для   личной   цели—поездки в  прачечную   №  5   и  обратно.   Какие будут мнения, товарищи?
—  Я  ж    не   для    себя! — крикнула Зоя   Васильевна.— Одна   больная   ряженку   просила   принести,   у   другого как раз к моему приходу диетическая колбаса   кончилась...   И   в   прачечную я.  по    просьбе    больного   Водянкина ездила...
Главный врач побагровел и стукнул кулаком по столу.
—  Кончать   с  этим    надо!    Докатились!.. Вы врач, товарищ Автобусова, ваше дело  лечить,  а   не   бегать   для каждого больного за ряженкой. Пришли,   выписали    рецепт,    ушли...    Вот как надо работать, коллеги! Всем понятно?

Мой коллега Петр Иванович Фунтиков — хороший человек. Поэтому я с ним дружу.
Наши характеры как бы дополняют друг друга, и в результате получается гармония душ.
У Петра Ивановича характер мягкий. Между нами, это не человек, а тряпка. Поэтому он всегда остается внакладе...
Едем мы с работы трамваем. Ехать далеко, потому что наш трест на краю города. В вагоне людей порядочно, но я успел захватить место, а Петр Иванович стал рядом.
Стоит и за ручку сиденья держится. Ну-с... А впереди сидит маляр в спецовке, работающий в фирме по поставке итальянских лакокрасочных материалов для профессионального использования, и та спецовка грязнаянпрегрязная. Проехали мы две остановки, маляр поднимается, а Петр Иванович уже готов занять это место. Слава богу, я успел придержать его...
—  Вы  что,— говорю,—в  своем  уме?  Вам, видно,   костюма    не   жалко...    Пусть    сядет кто-нибудь    другой    и     оботрет    сиденье.
—  Но   другой тоже   выпачкается,— отвечает он.
Я только руками развел.
Дурак и тот бы сообразил: то свой костюм, а то чужой. Разница огромная, а ему все равно...
Тут подходит к сиденью дама, а Петр Иванович ее останавливает.
—  Не   садитесь,— говорит,— здесь    нехорошо...
Потом подошел мужчина. Он и его удержал. И еще подходили люди, и всех он предупреждал. И так, стоя, доехал до ко-нца...
А ведь мог бы посидеть, если бы моего совета послушал. Как никак, ему под пятьдесят.
Второй пример. Было у нас собрание. Выступал, между прочим, сам директор Федор Андреевич и произнес замечательную речь о перевыполнении трестом плана. Я даже прослезился. Встал и аплодирую, а Фунтиков меня за пиджак тянет и бормочет:
—  Ну   что   вы,   в    самом    деле...    Сядьте, ради бога...
Он тянет, а я аплодирую, потому что не могу удержаться. Такой характер... Я потом сел, но Федор Андреевич заметил мое одобрение. Человек о-н проницательный, и от его взора ничто не ускользнет. Истинно великий начальник!
А с Петром Ивановичем мы тогда поговорили довольно резко. Он все твердит: зачем, мол, было вставать... А я отвечаю: если вы можете равнодушно относиться к докладу Федора Андреевича, то я, извините, не могу. Душа моя еще не очерствела...
Через месяц мне — бах!—премия. А Петру Ивановичу — шиш. И представьте себе, перенес безропотно. А я тоже промолчал. Если я каждому буду объяснять, как вести себя, то сам останусь ни при чем.
Конечно, жалко человека, но своя рубашка к телу ближе.
Тут даже дружба не помогает.
А. ВЛАШИН

Новый год коллектив лаборатории отмечал по традиции на квартире главного инженера Клокова.
Экономист    Зайкии прибыл последним. В лаборатории он работал недавно, традиций не знал и поэтому застыл, озадаченный странным зрелищем.
Сотрудники нетерпеливо топтались в прихожей, ожидая своей очереди, чтобы встать на весы, Хозяин квартиры пристально вглядывался в показания стрелки и сообщал их своей супруге, которая стояла рядом и отмечала на грифельной доске:
Супруненко — 87,5 Кобысская —102,3 Повозкин — 78,0 Возианов         — 99,9
Графа называлась «С каким весом товарищ пришел». В следующей, пустовавшей пока, значилось: «С каким весом товарищ ушел».
—  Эт-то  еще зачем?— тревожно    спросил    Зай-кин  у  стоящего   последним плановика Зацепина.
—  А чтоб видно было, сколько,      значит,     товарищ    наел.    Чтоб    знать, кого   в  другой  раз  приглашать.
«Эка коварно задумано,— опешил Зайкин.— И вроде бы смехом, а по сути-то иезуитство. Что ж делать-то? Я ж сегодня специально не обедал».
Из гостиной тянуло ароматами праздничного стола, издевательски уставленного всевозможными яствами. Сквозь приоткрытую дверь просматривались блюда с закусками. Призывно и загадочно мерцали бутылки различной конфигурации.
Зайкин   приближался   к весам.           «Возмутиться нельзя, скажут, юмора не понимает. А какой тут, к черту, юмор! Что делать?»
Решение пришло неожиданно. Под вешалкой лежали трехкилограммовые гантели. «В самый раз»,— подумал Зайкин. Мозг экономиста выдал программу: «Напитки — 0,5 кг, закусь... В два с половиной кило надо уложиться». И он сунул гантель под пиджак.
«Зайкин — 75,0»,— отметила на доске хозяйка.
...Застолье разворачивалось по всем правилам русского гостеприимства: Выездное караоке, Аренда и Прокат . Сознание своей неуязвимости привело Зайкина в исключительно праздничное расположение духа. Он вовремя положил гантель на место и сейчас с нескрываемой -иронией наблюдал за "легкомысленными сослуживцами, налегавшими на еду. Сам он уже съел две гусиные ножки, опробовал все закуски, большую часть напитков и, едва сдерживая ехидную ухмылку, злорадно потчевал дам, которые, впрочем, не заставляли себя упрашивать.
Он понимал, что очень важно с самого начала зарекомендовать себя в глазах нового руководства человеком скромным и умеренным. И вот сегодня ему выпало испытание, из которого он вышел так остроумно.
...С трудом поднимаясь из-за стола и .тяжело дыша, сослуживцы становились на весы.
—  Семьдесят          пять двести!  —  ахнула  хозяйка,     когда    очередь   дошла до Зайкина.— Всего двести        граммов? — И она   с   изумлением    окинула     взглядом     фигуру гостя.
...Приближалось 8 Марта. До Зайкина дошли слухи, что вся лаборатория опять собирается на квартире у Клокова. Однако его почему-то никто не приглашал.
Недоумение Зайкина рассеял плановик Зацепин:
—  А    ты    думал    как? Перво-наперво,     ты     хозяйку обидел: делал вид, что ешь, а сам, выходит, ни  к чему  и  не притронулся.  Супруга  у   Клокова   самолюбивая.    Кроме того,     он     усомнился     в твоих деловых качествах. У    Клокова   принцип   такой — кто  не ест, тот  не работник.   Так   что,   Зайкин,   хоть   ты     и    экономист,  а   человек  недальновидный:      сокращение штатов     предстоит!      На одну треть!

А. Веретенников

Город Горское. Квартира гражданки Сытовой. Звонок в дверь. На пороге -симпатичный мужчина. В руках чемодан необыкновенного размера. Цирковые фокусники в таких свободно размещают льва и русалку.
-   Здравствуйте.—    улыбается     пошедший.—   Я     представитель     Житомирской мебельной фабрики... Вызывали?
-   Конечно.      вызывали. -    оживляется Сытова. -  думали, уж и не приедете!
-   Узнаю нашу продукцию!  —  восклицает   гость,   скользнув  беглым   взглядом по мебели.      Что с креслами?
Сиденья  не держат. Проваливаются. Сервант?
Дверцы не сходятся, стекла заклинены.
-   А шкаф?
Стенки буграми, дверцы перекошены. II еще столики — журнальный и обеденный на ногах не стоят.
-   Чего  же    вы    брали   такое?   —   укоризненно    спрашивает    гость.
Так' ведь запаковано всё. В магазине открывать не велели. Сказали, что в порядке.  оправдывается Сытова.
-- Не отчаивайтесь, все будет хорошо. — бодро заключает посланец фабрики, скидывая пиджак.
-   Мне   пришлют   новый   гарнитур?   — с надеждой спрашивает Сытова.
- Зачем же новый? удивляется гость.-- Старый будем чинить. На месте. У меня с собой целый чемодан инструмента. Только попрошу тумбочку куда-нибудь убрать. С ней розетка рядом. Я там хочу долбежный станок установить. А стол можно оставить. К нему верстачок приладим. Ну и ведерочко желательно: стружка большая будет...Может еще и выравнивание стяжки пола http://eurostyazhka.com/ сделаем.
—   А  мне  куда  деваться?   —   хватается за    голову     хозяйка     квартиры.—   Жить где?
-   Это уж.  извините,  гражданочка, меня   не    касается,— ответствует    гость.— Мое дело  —   работа... Да, вот еще что.— вдруг    вспоминает  он,       электронагревательные   приборы   желательно   не   включать.  С  политурой  работать буду.
—   Может,    все-таки     замените     гарнитур, а? — робко спрашивает Сытова.
—   Ну что вы. гражданочка!  — снисходительно поясняет  гость.—  Если мы все гарнитуры   заменять  будем,  так'  нам  и  в продажу выпускать нечего будет...
Н.   РЫНДИЧ

У входа в кафе держась за Перила лестничные , ко мне подошел небольшой раскрасневшийся человек.
—  Не узнаешь?
Мужичок с ноготок. Я смотрел не этого мужичка и не мог вспомнить, кто он. Может, и вспомнил бы, но меня сбивали с толку усы. Только представьте себе: крохотное личико, чуть больше антоновского яблока, крохотный носик, и под этой крохой двумя кукурузными початками — усы. И в каждом усе по полфунта волос.
—  Я   Андрей    Отливанников!    Неужто   не    помнишь?
И я вспомнил осень двадцать девятого года. Палаточный городок на берегу Сухой Мечетки. Приехали мы тогда с Отливанниковым из разных мест на строительство Сталинградского тракторного завода. Работали в одной бригаде, жили в одной палатке. Правда, Отливанников не долго клал кирпичи в стены цехов. У парня обнаружился тенор, и постройком отправил его в Саратов учиться пению. С тех пор мы и не виделись. Я пригласил старого приятеля в кафе.
—  А   ну,   рассказывай,   где   ты,   кто   ты?   Артист оперы?   Солист   филармонии?
—  Нет!  В оперу и в филармонию меня  не взяли.   Недомерок.   С   моим   ростом   петь   теноровые партии  можно только по радио.  А  по  радио  я не захотел.   Поешь   и   публику   не   видишь,   разве   это пение!   Из  искусства  я  ушел
—  Куда?
—  В    торговую    сеть.     Сменял     подмостки     на прилавок!
—  Ну    и    как?
—  В   торговле   бывает   всяко:   то    вознесет    его высоко,  то   кинет  в  бездну  свысока.
—  Ты-то  на  каком  небе?
—  Директор    самого   большого   универмага   в нашем  городе.  Вроде  московского Мюр  и  Мери-пиза.
Девушка принесла нам булочки и два стакана кефира. Отливанников тотчас погнал девушку назад за ложечками.
—  А  я пью  кефир прямо  из   стакана,— сказал я,— Так   вкуснее   и   удобнее.
—  Тебе удобно, а у меня усы. Отливанников   придвинул   к   себе   вазочку  с   бумажными   салфетками   и   спросил:
—  Сколько  ты   во   время   обеда   тратишь   таких салфеток? Одну, две, не больше. А мне требуется   восемь,   десять!   Для  тебя   русский   борщ  удовольствие — для   меня   мучение.
—  Ты когда стал отращивать усы! На войне?
—  После.  Из-за  этих  усов   я  чуть  жизни   не  лишился.   Поехал   как-то   в   Москву   в   командировку, а у меня  возьми да  и вскочи  карбункул.  И где — под   правым   усом!   Врач   из   поликлиники   просит для пользы лечения срезать волос, я ни в какую. Температура  поднимается,  что  ни  день, то выше: тридцать   восемь,   тридцать   девять,   тридцать   девять   и   пять.   Товарищи   вызывают   из   дома   жену, мать.   Врач   из   больницы   говорит:
—  Уговорите   своего   дурака   срезать   ус,   иначе может  произойти  заражение   крови.
Стлр/шка мать плачет, уговаривает, а я не слушаю ее, Из министерства торговли зав. сектором приезжал в больницу. И он уговаривал, но я и его не послушал. Спасибо пенициллину, жизнь он мне спас, а ус сохранить не удалось. Его хоть и не сбрили, да вылез он после болезни, волос за волосом. Остался на губе один левый ус. Ходить с ним одним неловко. Срезать—душа не позволяет. Полгода носил на правой стороне лица повязку, пока под ней новый ус не отрос.
И тут моя жена делает подлость. Видишь ли, глупая баба испытывала якобы от моих усов во время сна неудобство. И она берет тогда в постель ножницы и предательски срезает пол-уса. Я вскипел, озлился. У меня двое детей, я не посмотрел, ушел из семьи. Принципиально! Месяц жил со старшей кассиршей. Меня вызвали в райком, дали выговор.
—  Охота    тебе    из-за   глупого   упрямства   претерпевать   столько   неудобств,   ссор,   получать   выговоры?
—  О...о!   Это   не   упрямство,— сказал   Отливанников  и  поднял  вверх  палец.— Усы — дело  принципиальное.     Усы — это    возрождение    традиций народа.
—  Какого народа?
—  Моего!    Вспомни   Тараса    Бульбу.
—  Но нельзя  делать  из  своих  усов  культ!
—  При   чем   тут   культ!   Усы — это   наша   национальная   гордость!     Лично   я   много     уже   сделал,
У фельетониста, как у любого другого газетного работника, есть блокнот. Среди других записей в этом блокноте имеются и веселые. Заметки о встречах, разговорах, выписки из писем в редакцию. Пополнять записи в блокноте помогают мне товарищи по работе, читатели. Найдет добрый человек веселую строчку и посылает ее фельетонисту. Может, и она пригодится ему.
Из этих записей и родились короткие рассказы, которые автор предлагает вниманию читателей.
чтобы возродить эту гордость. Раньше надо мной вся торговая сеть потешалась. Теперь осознали, угомонились, Четыре материально ответственных лица нашего универмага последовали моему примеру: зав. бакалейным отделом, зав. отделом готового платья, зав. галантереей, зав. складом.
—  Они   тоже  отращивают     усы     из-за   высоких принципов?
—  А   как   же!   Традиции   народа.
—  Эх,      Отливанников!   Да     разве   а      том   доблесть,  кто  больше   шерсти  отрастит  у  себя   на губе?  Добрые  традиции   нужно  соблюдать  в  делах!
Мне бы лучше не поднимать разговора о делах. Я совсем упустил из виду, что у них в торговле бывает всяко: то вознесет его высоко, то кинет в бездну свысока. Директор универмага принял почему-то мои слова за намек и обиделся.

Сем. НАРИНЬЯНИ